«Если бы все женщины, пережившие сексуальное насилие, вышли на улицу в красном, Земля выглядела бы кровавым пятном»

«Я хочу, чтобы сегодня говорили мы, женщины. Чтобы мы говорили о насилии, которое пережили большинство из нас. Я хочу, чтобы мы не оправдывались: «Я шла в спортивках средь бела дня, а меня все равно схватили». Потому что нам не надо оправдываться. Мы не виноваты, виновен ВСЕГДА насильник. Я не боюсь говорить. И я не чувствую себя виноватой», — написала 5 июля на своей Facebook-странице редактор украинского журнала «Жила» и общественный активист Анастасия Мель­ни­чен­ко.

В публикации под хештегом #яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти девушка рассказала о пережитых ею случаях сексуального насилия. «За­ду­мы­вались ли мужчины, как это: расти в атмосфере, когда к тебе относятся, как к мясу? — написала Мельниченко и призвала женщин рас­сказать о своем опыте сексуального насилия и домогательств. — Важно делать его видимым. Пожалуйста, говорите».

Пост Анастасии Мельничен­ко набрал почти полторы тысячи лайков и запустил флешмоб, на который отозвались сотни пользователей как украинского, так и российского сегмента Facebook. Интернет-издание «ГОРДОН» публикует несколько историй, которыми жертвы сексуального насилия решились поделиться на своих страницах в соцсетях.

«Я НЕ БОЮСЬ. МНЕ ПРОСТО НЕПРИЯТНО, МЕРЗКО, БОЛЬНО ЭТО ВСПОМИНАТЬ. БЕСКОНЕЧНЫЕ ПОКАЗАНИЯ, ОЧНЫЕ СТАВКИ, ВРАЧИ... Я САМА ЗАБРАЛА ЗАЯВЛЕНИЕ И СДЕЛАЛА ЭТО ИЗ-ЗА ОТЦА»

Шок — первое, что ощущаешь после прочтения постов под хештегом #яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти. Шок, потому что это реальные истории реальных людей, с которыми так или иначе пересекаешься или в виртуальном пространстве, отслеживая их мнения о резонансных общественно-политических темах, или в офлайн-пространстве, встречаясь с этими людьми по работе или в кругу общих друзей.

Прошло трое суток после начала флешмоба, а перечень историй пополняется и пополняется, заставляя осознавать масштаб и — самое главное — будничность происходящего. Это происходит здесь и сейчас, происходит каждый день. По­давлющее большинство женщин об этом не скажут. Не решатся. Никогда. Потому что «стыдно, страшно, не хочу вспоминать, неприлично об этом говорить, сама виновата» — набор штампов, которые слышит женщина, решившаяся рассказать о сексуальном насилии над собой.

«Я хочу, аби сьогодні говорили ми, жінки. Аби ми говорили про насильство, яке пережила більшість з нас. Я хочу, аби ми не оправдувалися!». Я йшла у спортивках серед дня, а мене все одно схопили». Бо нам не треба оправдуватися. Ми не винні, винен ЗАВЖДИ насильник.

Я не боюсь говорити. І я не почуваюся винною.

Мені 6-12 років. До нас приїздить родич. Він любить посадити мене собі на коліна. В якийсь момент, коли я вже стала підлітком, він хоче поцьомати мене в губи. Я обурю­юся і тікаю. Мене називають «нечемною».

Мені 13 років. Я йду по Хрещатику, несучи додому по пакету продуктів у кожній руці. Минаю відрізок від КМДА до ЦУМу. Скоро мій дім.

Раптом дядько, що іде назустріч, різко міняє траекторію руху і з розгону хапає мене між ніг. Він хапає так сильно, що аж припіднімає мене на руці. Я у такому шоці, що просто не знаю, як реагувати. Дядько відпускає мене і йде спокійно далі.

Мені 21. Я розійшлася з психопатом (справжнім, клінічним), але забула у нього вдома дідусеву вишиванку, яку позичала йому. Я йду до нього додому. Він мене скручує, силою роздягає і прив’язує до ліжка. Ні, не гвалтує. «Просто» робить боляче фізично. Я почуваюся безсильно від того, що не можу ніяк вплинути на ситуацію. Він фоткає мене голу і грозиться викласти знімки в інтернеті. Я ще довго боюся розповідати про те, що він зі мною робив, бо боюся фоток в інтернеті. А боюся я через те, що дуже соромлюся свого тіла (смішно згадати тепер).

Я доросла. Вперше в житті погоджуюся зняти домашнє порновідео. Після того як ро­зій­шлася з хлопцем, він погрожує ви­клас­ти відео в мережу. Я попереджаю усіх через фейсбук, аби ждали. Я доросла, і шантаж на мене не діє.

Чи задумувалися чоловіки, як воно: виростати у атмосфері, коли до тебе ставляться, як до м’яса? Ти нічого не зробила, але кожне вважає себе в праві тебе трахати і розпоряджатися твоїм тілом.

Я знаю, їм навряд чи дійде. Я б взагалі нічого не пояснювала, але їх, на жаль, половина людства.

Тож нам, жінкам, важливо говорити про наш досвід. Важливо робити його видимим. Будь ласка, говоріть».

Nastya Melnychenko

«Мені 6. Вдома спати лишився якийсь друг тата. Прокидаюсь вночі, бо він сидить в ногах мого ліжка й запихає палець мені в дупу під ковдрою. Мала — не знаю, що це і як на це реагувати. Він встає і йде геть.

Мені 8. Село. ходжу по молоко до сусідки на іншу гору. Підстаркуватий син сусідки дає молоко в хаті, забирає гроші, а далі, притискаючи до стіни, засовує язика мені в рота. Огида. Вириваюсь. Він посміхається мені в слід: «Приходь завтра по молочко». Більше в ту хату ні кроку. Навідріз відмовляюсь туди ходити.

Мені 13. Виглядаю молодшою: за спиною наплічник, хода з підстрибом. Вечір. Зима. Невеликий сквер без ліхтарів — дорога додому від бабусі. З-за якогось дерева вигулькує дядько й хапає мене ззаду між ноги. Я маю гострючі нігті, спиляні пірамідками, бо щойно змінила клас в школі й життя там швах. От цими пазурями й цілю дядькові в око. Він відсахується. Поцілила в щоку. З-під пазурів тече його кров. Він відпускає мене, я — його. Розходимось.

Мені 13. Година пік. Мені в школу одна зупинка метро. Ходжу в джинсах. Кілька разів так встигали облапати за нещасні 2 хвилини в спідницях, що на них ставлю хрест. Наступні облапи в метро описувати не буду... Нема їм числа. Злюся, зціпивши зуби, на бабусині: «Шо ти не ходиш в спідничках, ти ж дівчинка?!? А зачіски чого не робиш?». Того і не роблю, бо дівчинка й хочу нею бути.

Мені 26. Туреччина. На вечірці мені стає зле. Спускаюсь в свою кімнату. За деякий час ледь жива від харчового отруєння виходжу в туалет, в дверях зустрічає п’яний турок-гість, заштовхує назад в кімнату, починає цілувати й штовхати на ліжко. У вітальні на горі східцями замкнені двері, веселяться гості, грає музика — ніхто не почує. Трохи підігрую турку (пручаюсь лиш трошки, бережу сили). Щастить — чую, як відкриваються двері вітальні, репетую: «Help me», щосили штовхаю турка на ліжко й вилітаю з кімнати. Залітаю в туалет, закриваю двері і сповзаю по кахлях на підлогу.

Мені 27. Грузія. Грузин, хазяїн дому, чоловік 120 кг. Неодружений, років 45, вночі перестрів біля туалету. Хапає за руки, притискає до стіни, трохи мацає. Со­ром’яз­ливо прошу відпустити в туалет і одразу повернутись... Повівся. Зачиняю двері туалету й сиджу там, доки не кілька голосів за дверими. Чоловік прийшов мене шукати. Хвала небу.

Мені 27. Вірменія... Було стрьомно, але все обійшлось. З двома військовими, один з яких вирішив мені погладити руки серед ночі, ми з чоловіком би не впорались.

Мені 27. Шрі-Ланка. Скрутило шлунок, громадська вбиральня. Стою з цебром води для миття дупи біля входу. Чекаю, чи треба бігти знов в кабінку. Заходить дядько. Щось мене розпитує. Як можу показую, що просто болить живіт, і чекаю. Підходить ближче, кладе руку на живіт, потім на груди й давай їх терти. Отримує водою в обличчя й цебром по голові. Й я з леметом вилітаю з вбиральні. Плачу в кафе на грудях у чоловіка. Хазяїн кафе вислуховує мою історію... І «гвалтівника» притаскують двоє місцевих на опізнання. Опізнаю. Йому б’ють писок й тягнуть у відділок. За 5 хвилин я вже знов можу ходити. Але від адреналіну трусить, в очах темніє. У відділку «гвалтівник» за гратами. Йому обіцяють приписати продаж нар­ко­ти­ків, бо мій літак за 6 годин і на суд завтра я прийти не можу...

Цейлон — єдине місце, де на мою сторону стали сторонні чоловіки, допомагали й вибачались за того «парня»...

Випадки, коли просто показували «оте», чи пропонували, чи розказували, що б зі мною зробили, навіть лічити не буду...».

Kruvosheeva Zinaida

«#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти. Я не боюсь. Мне просто неприятно, мерзко, больно это вспоминать. Бес­ко­неч­ные показания, очные ставки, врачи, свидетели. Но... люди остались безнаказанными. Я сама забрала заявление и сделала это из-за отца. До сих пор помню все в деталях, хоть очень редко вспоминаю. Я пережила это благодаря близким. Хотя очень боюсь ходить по улице, когда темно! А Бог им судья».

Наталья Непряхина

«#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти, хоча насправді боюсь, але досить. Не знаю, що буде далі, але, зрештою, я ніколи не знаю.

Мені 8. Я вертаюсь зі школи додому, викликаю ліфт, в останній момент в ліфт затесується пацанчик років мабуть 25. Під приводом якоїсь мнімої перевірки, що мала би відбутись в школі, він везе мене ліфтом на останній поверх будинку, де ми жили, потім тащить на горище і там ґвалтує.

Після цього зі мною відбулась вся оця моя жизнь.

Nastya Melnychenko, це все Ти.

Я сама від себе не чекала цього вчинку, але ось.

Твоє залізне зернятко проросло».

Iulia Fedorovysh

«15. Нас двоих подвез домой «друг дру­га». Она вышла из машины внезапно быст­ро и ушла, даже не подумав о том, что мо­жет случиться дальше.

После часа попыток «заломать» уговорами, силой удалось вырваться. И я абсолютно точно знаю, что моей вины в этом нападении нет. Об этом случае молчала не­сколько лет. Хотя очень важно об­суж­дать — следы остаются глубоко и надолго. Но было не с кем.

Это самый очевидный случай (попытки) насилия. Есть более сложные цепочки, и очень важно, чтобы их участницы (участники) понимали, что есть выход.

P. S. Даже явный насильник не желает чувствовать себя откровенным уродом (моральным или...). И если на преимущество в силе девочкам не приходится рассчитывать, значит, нужно искать слабые места нападающего. Будет ли это удар или слово.

И да, в темных переулках я стараюсь ходить с подкуренной сигаретой, даже если я не курю, а острые ключи в самом ближнем кармане».

Inna Varenytsia

«НАДО ГОВОРИТЬ, ЧТОБЫ НЕ ПРИШЛОСЬ КРИЧАТЬ»

«#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти, но боюсь ездить в поездах. Так было не всегда.

Чего бояться, когда тебе двадцать один и на расстоянии, равном ночи в поезде, живет любовь? Ради его карих глаз, прически Кобейна и голоса БГ я по пятницам вечером прыгала в поезд.

В тот раз купе было пустым. Повезло. До тех пор, пока на мрачном полустанке не вошли двое. Тот, что повыше, сказал: «Здравствуйте, девушка!» — и улыбнулся как-то нехорошо. Сонная проводница не нашла неформальной девице другого места. Меня хватило на 3 часа одинокого торчания в тамбуре. Понадобилось вернуться в купе за какой-то девочковой фигней.

Попутчики спали. Я прямо в кедах свернулась на нижней полке. Оставалось не­долго. А через считанные минуты одна пахнущая алкоголем рука зажала мне рот, а вторая полезла под свитер. Ну вот. Не по­везло.

Вы когда-нибудь пробовали говорить о важном сквозь чужую ладонь? Мне и ды­шать-то было не очень. Но у меня не было ничего, кроме голоса, способного взывать к человечности и здравому смыслу. Я просто стала рассказывать о себе, о мечтах и о том, что через три часа все мы выйдем из этого купе. Вопрос в том, кем выйдет каждый из нас.

Они меня услышали. То ли оказались не зверьми, то ли передумали. Тот, что нехорошо улыбался (руки были его), сказал: «У меня сестра двоюродная в деревне...». И больше ничего не сказал.

Мы втроем вышли из поезда в Москве и попрощались.

Меня не встречали.

* * *

Очень нужный флешмоб #яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти. Девушки делятся своими историями сексуального насилия и домогательств. Не всегда «это» происходит, как в кино, — в темном парке с толпой хулиганов. Чаще это бытовая ситуация, которая просто случается, потому что один человек увидел в другом человеке объект, вещь, которой можно воспользоваться.

Я участвую потому, что сексуальное насилие над женщиной происходит сплошь и рядом. Надо говорить, чтобы не пришлось кричать».

Sveta Dolinskaya

«Мне 9. Я полностью предоставлена себе и шатаюсь по улицам и дворам — я убиваю время. Я не знаю, чем себя занять. В доме, в котором я жила, была вахта, и там работали по очереди пенсионеры из нашего дома. В тот день там работал дядя с четвертого этажа. У дяди была большая семья, и его все знали. Он спросил, не хочу ли я к нему посмотреть телевизор. Я хотела, потому что дома у меня не было телевизора. Я зашла. Он сидел, а я стояла. Он начал меня гладить, а потом залез мне в трусы. Я не знала, что делать. Мне было неловко. Страшно. Неудобно. Но было стыдно убежать. Я простояла так некоторое время и ушла. Я никому не сказала, потому что никто бы мне не поверил. Потому что дома мне не верили.

Мне 11. Я иду и уже вижу свой дом. Я ем мороженое, поэтому счастлива. Меня останавливает мужчина лет 40. Он предлагает мне денег. Говорит, что я очень красивая (мне никто этого не говорил), он сказал, что даст мне 100 долларов за то, что он будет просто щелкать меня на камеру, — ничего сложного. Он спрашивал, где, как и с кем я живу. Я чувствовала, что что-то не так, но оставила ему свой номер, потому что мне неудобно было отказать.

Через какое-то время он позвонил. Трубку сняла мама. Он говорил ей что-то про деньги, про то, что любит меня и хочет жениться. Она бросила трубку и начала на меня кричать. Она обвиняла меня в том, что я тупая, что вела себя, как шлюха, что я во всем виновата, и я помню, как я залезла в ванную: это был единственный способ успокоиться. Я залезла в ванную и захлебывалась слезами, потому что это несправедливо, потому что я ничего не сделала, и я боялась выходить из дома, потому что тот дядя знал, в каком я доме живу. И если он что-то сделает со мной, я не смогу защититься и снова буду виновата. Вся эта боль, злость, отчаяние и беспомощность. И я включила воду на полную, чтоб никто не слышал моих рыданий, и я ныряла под воду и кричала что есть сил.

Прошло много лет, прежде чем я поняла, что он пытался затащить меня в детскую порноиндустрию. Прошло много лет, прежде чем я поняла, что я ни в чем не виновата.

В детстве я перманентно познавала экономическое, психологическое и физиологическое насилие. Мне повезло избежать сексуального».

Kleopatra An

«Почему я ненавижу музыку Deep Forest. Лет до 20, услышав ее, впадала в ступор. Ненавижу с 18 лет. Я была слишком яркой и заметной для 90-х. И меня некому было защитить.

В то адово время можно было просто идти по тротуару — и тебя могли просто втащить в круизер. Могли сказать: «Или ты прекращаешь брыкаться, или мы ширнем тебя герычем пару раз». А потом отпустить в обмен на обещание «никому не говорить»...

Сейчас я просто ненавижу эту музыку. И умею убивать».

Мария Сидорчук

«Тема очень важная. Я тоже скажу.

Однажды поздно ночью я стала жертвой домашнего насилия. Рано утром я ушла. Навсегда. С малышом на руках. В однокомнатную квартиру своих родителей. Не­мно­го позднее я стала очень счастливой и любимой.

Не бойтесь. Не прощайте. Перешагните это».

Irena Khodurska

«#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти.

На щастя, мене ніхто не ґвалтував. Але це лише тому, що завжди хтось чи щось рятувало.

Мені 17, я повертаюся після вступних екзаменів. Літо, спека, квитків нікуди немає. Доїжджаю до Одеси. Автобус лише вранці, треба чекати всю ніч. Сиджу на вокзалі. Підходить якийсь молодий чоловік, каже, куди їде. Якраз в моє містечко. Каже, що шукає супутників, тому що вночі буде їхати, боїться заснути. Я не знаю, чому я пішла в те авто? Виїхали за місто, він зупинився. Сказав, що я ж доросла, мала розуміти, що йому треба. Рухатися я не могла і ніколи в житті більше так не боялась. Але змогла говорити. Ми проговорили кілька годин. Він мене не чіпав. На світанку вийшов, перейшов дорогу, зайшов на пост ДАІ. Повернувся, повідомив, що інспектор зупинить мій автобус, на який у мене в гаманці лежав квиток, і я поїду додому. Так і сталося. А я ще років 20 думала, що я сама винна. Чому я пішла, як вівці йдуть на смерть?!

Мені 18, я вчуся в університеті, друга зміна, сесія, повертаюсь в квартиру подруги, де живу. Квартира на Лівому березі, новобудова, дощ, багнюка, від зупинки треба йти пішки, ліхтарі горять через один. Не­ві­домо, звідки з’явився дивний хлопець, почав хапати за руки, кудись тягти, вдарив по обличчю. А в мене одна думка: я ж несу бібліотечні книжки, зараз забере, що я скажу в бібліотеці?! Вирвалась, вибігла, почала зупиняти машини, щоб довезли до під’їзду. Одна зупинилась, я впала на заднє сидіння, ковтала сльози, почала розповідати. Не­молодий водій пильно дивився у дзеркало, жував губами, а потім сказав щось на кшталт: а чого ти так схвильована, ти молода, хлопець був молодий, могло б щось і вийти... Чи треба казати, що я прожогом ви­скакувала із його авто, показавши на перший будинок, що трапився по дорозі. В машині було ще страшніше, аніж на темній вулиці.

Мені 19, я з колективом із маминої ро­боти (будинок побуту) поїхала в Яремчу. Місцевий гід всім сподобався, був гарним, цікаво розповідав. Ввечері прийшов в мій окремий номер, постукав, я відкрила, перегородив вихід і сказав, що найкраще в житті — це садизм. І він вміє робити приємні речі. На моє щастя, коридором йшла незнайома жінка, яка почула фразу і наробила крику.

Мені 20, я працюю в районній газеті в маленькому районному центрі. Один із районних керівників постійно запрошує в сауну в якомусь селі. Тоді якраз був тренд — будувати сауни на фермах, «щоб доярки відпочивали». Зрозуміло, що доярки туди не потрапляли. Відмовляюсь. Ще раз відмовляюсь. І ще раз. Керівник каже відкритим текстом: була б слухняною — мала б інше життя. І ще каже: а тебе що, стане менше від того? Я і досі пам’ятаю його прізвище, його безбарвні очі і його огидну посмішку.

Мені 23, я працюю в Спілці молоді, я вагітна. Їду у відрядження до Миколаєва, там якась всеукраїнська тусовка. Я сиджу на всіх заходах, до мене весь час підходить двохметровий «комсомолець», жартує, намагається сподобатися. Про щось розмовляємо. Помічає ключ від готельного номеру, повторює вголос номер кімнати, сміється. Потім півночі, п’яний, як чіп, приходить і намагається виламати двері, щоб потрапити в кімнату. І кричить: ви всі суки, ви всі хочете одного! Телефоную адміністратору, та каже, що по всьому готелю таке, вона вже викликала міліцію.

Мені 28. Працюю в газеті, багато спілкуюсь, багато пишу. Чиновник, з яким зробила кілька інтерв’ю (завдання редакції), якось каже: я вже скільки з тобою провів часу, що не гріх і переспати. Може, спробуємо? Все одно ніхто не повірить, що ти до мене приходиш не в ліжко.

Мені 30. Інтерв’ю в «високому» кабінеті. Ми знайомі кілька років з цим чоловіком. На натяки не відповідала, на жарти не відповідала. Дружб і спільних кав не було. Раптом підводиться — і починає наближатися. Схоплююсь — і починаю тікати. Великий кабінет, великий круглий стіл. Двічі оббігаю, перш ніж встигаю вискочити в коридор, майже збиваючи з ніг перелякану секретарку. Інтерв’ю не вийшло. Його більше не зустрічала. Але він і досі є в телевізорі.

І була ще купа інших, але дуже подібних історій.

І я нікому, жодній людині, це не розповідала. НІКОЛИ. НІКОМУ».

Zoya Kazanzhy

«Ну что. #я­Не­Бо­юсь­Ска­зать — это не­правда, я боюсь. Мне только исполнилось 15, я выглядела взрослее, о сексе я знала из классической литературы и совершенно им не интересовалась. Меня изнасиловал знакомый мальчик, ему было 19 лет, у нас было что-то вроде подросткового романа с поцелуями. Но меня пугало то, как он себя странно вел, и я решила сказать ему об этом. С тех пор я знаю много вещей: что кричать не получается, потому что что-то происходит с горлом и просто не выходит звук, что заломать женщину так, что она не пошевелится, довольно легко даже одному физически неслабому мужчине. Что с первого раза можно залететь. Что постинор не срабатывает и к тому же срывает все внутри. Что аборты нельзя запрещать никогда и никому. Что никто не поверит, включая мою мать («ну мы думали, что ты можешь быть беременна, ты тогда так резко поправилась»). Что по статистике я каждая тре­тья в России. А в реальности каждая вторая. Что дальше уже все равно не так страшно».

Lala Greengoltz

«ИЗ­НА­СИ­ЛО­ВА­НИЕ — ЭТО СОЗНАТЕЛЬНЫЙ ВЫБОР НАСИЛЬНИКА, ТОЧКА»

«#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти, но мне очень противно об этом говорить. Я несколько раз переживала сексуальное насилие — и, так сказать, классическое, к которым никакие самавиноваты не придерутся, и такое, ко­торое не все за насилие считают, — например, недавно я узнала, что, если жертва не отбивалась, не получила физических травм, то это точно не изнасилование.

Мне пришлось уговаривать себя написать этот пост, и сначала я объясню, зачем я это делаю, пусть мне и бесконечно противно. И все еще стыдно.

Во-первых, тема насилия над собой у нас абсолютно табуирована. Для этого, разумеется, есть причины — но есть и следствие, которое важнее, чем все причины: жертвы уверены, что их случаи редки и уникальны. У всех все нормально, а вот у меня что-то не так. Культура обвинения жертв, очень распространенная у нас, окон­ча­тельно убеждает жертву, что дело в ней. Что нужно было вести себя иначе (выбрать другую одежду, проявить больше осторожности, иметь навыки самообороны, не смеяться так громко, не принимать приглашение в гости, не давать номер телефона — я бесконечно могу перечислять), и тогда можно было бы избежать этого ужаса.

Это не так. Это не так! Жертва не может быть виновата, она не насиловала себя, она не запихивала в себя чужие половые органы, она не била себя, не лапала себя. Нет никаких «провокаций», нет никаких «нарвалась», нет никаких оправданий и объяснений действий насильника. Просто еще раз: нет таких обстоятельств, которые приводят к изнасилованию. Из­на­си­ло­ва­ние — это сознательный выбор насильника, точка.

Жертвы должны понимать, что они не виноваты, и они не одиноки, что картина, сложившаяся из-за замалчивания, неправильная и перекошенная. Я и без этого хештега прекрасно в курсе, что в той или иной форме сексуальному насилию подвергались сто, просто сто процентов моих знакомых женщин, и значительное количество знакомых мужчин. Ни пол, ни возраст, ни поведение не защищают тебя от чужой извращенной воли.

Во-вторых, я вижу, что для многих, особенно мужчин, такое количество как-бы-вдруг, обнаружившихся вокруг жертв сексуального насилия, натурально, является большим сюрпризом. Такое количество «чернухи» они раньше только в желтой прессе могли видеть. И мне важно вбить им в голову еще один гвоздь этого ужаса, этого понимания — просто в надежде, что они поймут, насколько важно предотвращать такие вещи. Выходить на шум в подъезде, увозить пьяного друга или подругу с вечеринки, провожать до квартиры — ну и да, контролировать себя. Как вы можете увидеть по хештегу, изнасилование — это далеко не всегда незнакомый маньяк в подъезде. Гораздо чаще это приятель, который остался ночевать.

Да, кому, бедняжкам, противно читать такие ужасы — вот сейчас самое время перестать читать.

Б... нет, я не могу даже начать рассказывать. Мне было двенадцать лет, он зашел за мной в подъезд. Следующую неделю я провела дома, следующие два года меня либо встречали у подъезда родители, потому что одна я в него зайти не могла, либо провожали до квартиры знакомые — я говорила, что у нас опасный район и одна боюсь. Может быть, мне стоило иначе одеваться в двенадцать лет или не возвращаться в три часа дня из школы?

Заинтересовалась самообороной. По­ми­мо очевидного приема «сбегать при первой же возможности», инструктор на­учил меня правильно держать нож, чтобы не выбили, куда бить, как защищаться от захватов, как без оружия причинить нападающему достаточно боли, чтобы он отпус­тил и можно было сбежать, — все, что нужно четырнадцатилетней девочке из хорошей семьи.

Нож — точнее, заточку — я некоторое время носила, дважды она мне пригодилась. Однажды хватило просто показать, однажды пришлось вспоминать уроки. Возле того же подъезда, кстати. Мне нравится вспоминать эти случаи. Я совсем чуть-чуть отомстила за то, что случилось со мной. Нападающему я даже здоровье не испортила — так, несколько царапин, порванная куртка, — но в этой ситуации власть была у меня, он меня боялся, а я его нет. Вот это было важно.

Заточку я потеряла еще чуть ли не в выпускном классе. А на старших курсах университета я остановилась на минуту на родной улице (кажется, прикуривала), за моей спиной открылась дверь, и меня какой-то ублюдок схватил сзади и затащил в эту дверь. Может быть, мне стоило не прикуривать на улице? Затылком изо всех сил назад в лицо и каблуком в ногу, отпустил, я развернулась к нему и ткнула сложенными, «твердыми» пальцами в лицо. Попала ему пальцами в глаз, прямо в глазницу — помню, как вдавливалось внутрь под пальцами веко с ресницами, помню глаз на ощупь изнутри. И как из носа у него текла кровь — затылком я попала хорошо. Интересно, насильник так же остро запоминает свои тактильные ощущения? Я даже не бежала от этого места, я шла очень собранно, по освещенной людной улице, на которой дальше не было никаких неожиданных дверей за моей спиной.

У меня были собаки, я с ними гуляла. Остановилась машина, вышли двое дяденек лет за пятьдесят, депутатского вида, стали знакомиться, я их игнорировала. Один стал знакомиться ближе, настойчиво взял меня за локоть, я подняла глаза от срущей собаки и посмотрела на дяденьку. Второй сказал — пiшли, вона йобнута якась, диви, якi очi. В этот момент я как раз прикидывала, что можно сделать с живым человеком с помощью собачьего поводка с увесистым карабином на конце. То есть да, йобнутi очi у меня были по полной программе. Возможно, мне не стоило гулять в пять вечера с собакой.

Лет в пятнадцать со мной на трамвайной остановке «познакомился» юноша лет тридцати. Был настойчив, просил телефон, трогал, провожал до дома. На трамвае. За мной. Я попросила нескольких других пассажиров, компанию из нескольких мужчин, меня защитить — вот, дескать, ко мне прицепился неизвестный, я его боюсь, давайте я хотя бы выйду на следующей, а вы его придержите, что­бы за мной не вышел. Хором, реально хором с «прицепившимся» мне сказали — не выдумывай. Окей, я вышла на самой центральной остановке, самой людной, зашла в женский туалет ЦУМа и сидела там больше часа. В этот раз я его потеряла, но несколько раз еще видела на той же остановке, он здоровался. Я занялась пешими прогулками и больше на той остановке не появлялась. Потому что ну очевидно же — мне не стоило пользоваться транспортом.

Про лапанье в транспорте don’t even get me started. Сейчас прикинула — десять лет, с пубертата до послеунивера, постоянно, сука, постоянно. Тринадцатый троллейбус, первый трамвай, маршрутки 113 и 126, киевское метро — уже когда начала бывать в Кие­ве — регулярно поставляли мне желающих потрогать, прижаться, влезть, показать содержимое ширинки. В детстве чаще, пос­ле — ну, раз в месяц примерно. На­верное, мне не следовало быть такой лолиткой.

От всего этого говна, вы удивитесь, но мне и после совершеннолетия не так чтобы сильно хотелось секса. Тем не менее он у меня был, потому что, ну потому что. По­то­му что мы же встречаемся, потому что я разве не поэтому предложила остаться но­че­вать (заметим, смешанной компании из нескольких человек, и потому, что транспорт уже никакой не ходил, но наш герой совершенно однозначно трактовал Мои Сигналы. Герои вообще склонны. Да и хули я оправдываюсь). Мои постоянные половые партнеры, натурально, учили меня тонкостям минета и слову «фригидность», так как обычный секс со мной был физически невозможен. Шо гагага, это сейчас гагага, а вообще не смешно.

Свои «проблемы со здоровьем» я решила за один сеанс терапии, где мне русским языком сказали, что я вообще не виновата в том, что меня насиловали или пытались насиловать. Эта мысль как-то не посещала меня раньше.

Дальше началось как раз то, что многие считают неосторожным поведением и провокацией. Например, переспать с кем-то просто так один раз, а второй раз уже не хотеть с ним спать — но совершенно же невозможно человеку объяснить, почему так. Вчера да, а сегодня нет — так не бывает в представлении слишком большого, как выяснилось, числа моих знакомых. Чем не провокация? Нет, еще раз, без сарказма: люди натурально считают провокацией факт секса. За­ни­ма­лась сексом с этим мужчиной хоть раз по взаимному согласию? Все, каждый следующий отказ — это провокация. Он не виноват, что ты больше не хочешь, он уже не должен себя контролировать, а что ты хотела?

Или вот еще провокация: мы сидим большой знакомой компанией в кабаке, в кабак заходят знакомые кого-то из нас, подсаживаются. Мимо одного из знакомых мне нужно проходить туда-сюда по своим делам, каждый раз он сна­чала «игриво» меня не выпускает, потом оглаживает, когда я протискиваюсь. В первый раз я с испугу «не заметила», во второй — пообещала воткнуть в руку вилку и попросила знакомых его увести, а в третий, когда не помогло, воткнула вилку в руку, как и обещала. Я же никогда не вру, уже говорила. Наверное, мне не следовало сидеть с друзьями в людном месте.

Еще мне не следовало возвращаться со свадьбы знакомых заказанным для гостей автобусом, где один из гостей усаживал меня к себе на колени совершенно против моей воли. Когда мне надоело под гогот автобуса — а видели это все — вырываться, я вылила ему на голову, кажется, его же пиво. Возможно, свое. Ав­то­бус дружно укорил меня за этот поступок, потому что мне совершенно не стоило портить обивку и разводить грязь — ну облапал бы меня, ну че?

Я рассказываю в том числе о случаях несостоявшегося насилия и понимаю, что они неадекватно выглядят в глазах большинства читателей. Ведь человек, не выпускавший меня из-за стола, лапавший меня, не бил меня вилкой, да? Вы же ловите сейчас себя на этой мысли? Что, возможно, я могла кого-то случайно убить при самообороне (если бы обеим сторонам не повезло), кому-то глаз вырвать — я могла бы сесть, например, в тюрьму, за то, что не позволила совершать над собой сексуальное насилие. За такую мелочь — и бить человека заточкой, тьфу. То есть насиловать человека только за то, что он — женщина, это нормально. Наносить физические и моральные травмы на всю жизнь, на много лет лишать нормального общения, держать человека в страхе — это можно, это потому, что насильник себя не контролирует. А вилкой в живого человека тыкать не моги. Терпи, девочка, с тебя не убудет.

Ну так я тоже себя не контролирую. Вот с тех пор, с двенадцати лет, и не контролирую. И предпочла бы контролировать, предпочла бы попроще относиться к «обычному» лапанью — это он просто играет, он же не взрослый мужчина, а непонятливый щеночек, он же не понимает, — да не могу. И никому, в общем-то, не советую».

Sasha Dubicheva

«Читала по хештегу #яНеБоюсьСказать/ #яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти, думала, что написать, и встретила слова мужчины, который сказал за меня:

«Я просто лишний раз скажу вслух: большинство людей не представляют, в каких масштабах существует сексуальное насилие. Скорее всего, вы лично знакомы с десятками женщин (и чуть меньшим, но отнюдь не нулевым числом мужчин), которые ему подверглись, но не знаете этого о них. А о многих случаях насилия вообще никто не знает, кроме непосредственных участников. Потому что очень страшно/стыдно об этом говорить, потому что не верят, потому что обесценивают, говорят, что «сама виновата».

Это очень сложно осознать, потому что в голове не укладывается. В голову приходят очень правдоподобные рационализации того, почему это неправда, или преувеличение, или бред. (Это нормально, так работает человеческая психика: компенсирует). Тем не менее это так.

Мне кажется, опыт осознавания таких вещей во взрослом возрасте — очень полезный. Попробуйте, если еще не».

Все так. Моих подруг насиловали лет с 12-13, не одну, и это не были какие-то неприсмотренные или, как говорят, «гулящие» девочки. Меня Бог миловал, но не тешусь иллюзией, будто потому, что такая умная, — просто повезло.

А вот домогались много раз лет с 10, включая приставания в парке с призывом пойти за кусты, когда я шла в школу. Рядом шли взрослые, и никто не отреагировал на то, что взрослый престарелый мужик идет по алле и пристает к девочкам. Кроме меня, там в школу еще несколько девчонок шли, они от него отшатывались после предложения, кое-кто вообще побежал, я огляделась и увидела, что мужчины и женщины посматривают, но ни один не поинтересовался у девчонок, чего дед хотел. Эта картина спокойно идущих мимо взрослых до сих пор перед глазами. Дед остался, я убежала и впредь всегда шла через этот парк (каждый день, детский парк в Симферополе) только присоседившись к какой-нибудь женщине.

Приставания в троллейбусе с угрозами что-нибудь сделать, выйти со мной и прочим были много раз. Тоже никто из взрослых не реагировал, хотя слышал это весь троллейбус. Люди отворачивались и молчали. Это страшно — понимать, что взрослые все видят, но ничего не сделают. Прак­ти­чес­ки всегда, когда ко мне кто-то приставал, рядом были мимопроходящие люди, делающие вид, что это не их дело, хотя было совершенно очевидно, что пристают к ребенку. Онанисты в парке вообще рассматривались нами как фон, представляете? Привычное явление для девочек начиная со средней школы.

Слава Богу, это все, что есть рассказать о своем опыте, но верно написала Ирина Романчук, я тоже не встречала НИ ОДНОЙ девушки, которой было бы нечего рассказать, но они не рассказывают ни родителям, ни мужьям, ни сыновьям. Подругам — да, мы единственные, кто знает изнутри и понимает масштаб, мужчины же остаются в неведении, у них даже отдаленно не существует понимания, что такое мир женщины.

Пока у нас существует культура насилия, в том числе и учащая обвинять жертву, жизнь любой женщины будет под угрозой. Даже очень, очень богатые не защищены от этого, хотя и могут себе позволить ездить на машинах, избегая ежедневных прижиманий в транспорте, но все равно абсолютно защититься от этого невозможно. Я знаю, как буду воспитывать своего мальчика, как уже его воспитываю, и с тревогой думаю, что делать, если вдруг у нас когда-то родится девочка. Потому что сама знаю, каково это — расти девочкой.

Tatyana Milynkova

«ХОТЕЛ НАПИСАТЬ: «ПРОСТИТЕ НАС, ДЕВОЧКИ». НО ПРОЩАТЬ НЕЛЬЗЯ»

На следующий день после начала флешмоба в сети стали появляться комментарии и посты мужчин. Комментарии разные: от откровенного стеба и бешенства «вот нах... это надо?» до признаний «сам однажды крупно проштрафился». Но большая часть публикаций — слова поддержки и извинений.

«#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти.

Ніколи. Не пробачайте.

Якщо він вдарив раз — буде бити знов. Це питання часу. Женіть геть, йдіть самі, пишіть заяви — але не пробачайте. Це та межа у стосунках, яку ніколи не можна переходити!

Жахливі історії.

Чоловіки, які стєбуться зараз з цього флешмобу, які ж ви мудаки».

Rodion Shovkoshytnyi

«#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти — сейчас мне ка­жется, что это самый впечатляющий флэшмоб с тех самых пор, как был выдуман значок хештега.

Ужасный мир, ужасные мы, полулюди-полунелюди».

Андрей Дихтяренко

«#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти.

Это просто ужас какой-то. Я знаю несколько историй про насилие в той или иной мере и видел, насколько сильно это на девушек повлияло. Но я не догадывался, что это настолько массовое явление (((».

Vitaliy Muravjov

«Хотел написать: «Простите нас, девочки». Но прощать нельзя. Вагон метро. Давка. Мужик стоял плотно к девочке. Почти обнимал. Что-то странное в этом было — то ли папа, то ли нет. Это я себя так успокаивал, потому что самому было лет 18 и я просто струсил вмешаться. И это, пожалуй, моя часть ‪#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти. Второй раз был в этом году. Мужик прижался к девочке, а потом увидел мой взгляд. Через секунду он сделал вид, что приехал на свою станцию, и выбежал. Парни, я не знаю, как мы можем исправить реальность, когда нас нет рядом. Но мы точно не должны закрывать глаза, когда кто-то в нашем присутствии теряет человеческий облик».

Peter Shuklinov

«Багато хто дивується масштабам ‪#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти — що сексуального насильства навколо нас так багато. Я знав: мені, як істоті не надто маскулінній і взагалі неплотоядній, жінки часто довіряли і розповідали. Добре, що тепер будуть знати й інші.

Головний момент, про який слід замислитись: щоб регулярно ґвалтувати й харасити мільйони жінок, потрібні мільйони чоловіків. Не серійні чікатіли це роблять, а звичайні пацани і мужики, яким вбили в голову, що мужність — це ставлення до жінки як до речі. І що треба проявляти «ініціативу», бо жінкам це подобається. І ще багато подібних фігонь.

Вбивали в голову не тільки чоловіки, на жаль. Це не знімає провини з ґвалтівників, але додає відповідальності всім іншим. План-мінімум для кожної порядної людини — не бути такою і не дати своїм дітям вирости такими».

Отар Довженко

«Сижу в ах... от историй ‪#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти. В первую очередь от их количества.

Честно, не мог подумать, что сексуальное насилие аж настолько распространено((».

Milan Lelich

«Видя в ленте очередной хештег ‪#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти, я понимаю, что мне хочется написать ‪#яНеМожу­Це­Більше­Слу­хати, настолько жуткими являются эти «бытовые» истории, от которых что-то сжимается внутри.

Хочется закрыть глаза, уши, отвернуться.

Убедить себя, что такого не бывает. Не может быть.

Тем более с хорошо знакомыми людьми, которые всегда улыбаются на своих аватарках.

Социальная сеть — она же как «витрина» демонстрации успеха собственной жиз­ни. Все к этому привыкли.

Но продолжаешь читать и просто чувствуешь, как поднимается давление и спирает дыхание.

Самые ужасные вещи, творимые обычными людьми, которые живут вроде бы обычной жизнью...

И уж простите, я опять про оружие... Поражает реакция некоторых девушек, что «Пусть изнасилованная, но хотя бы живая. Вы представляете себе реакцию нападающего на оружие, с которым девочка без изнурительных тренировок не справится?».

Поражает реакция некоторых самцов в стиле «сама виновата/спровоцировала».

Да у нас, оказывается, проблема не в насильниках и садистах.

А в тех, кто пытается их «понять и прос­тить».

«Анижетожелюди». «Не сопротивляйся, а то хуже будет».

Где-то я это уже слышал.

Короче, спасибо за правду.

Спасибо, что сопротивляетесь всеобщей политике замалчивания, принятой в нашем обществе, которая только на руку моральным уродам.

Я надеюсь, что время, когда насильник не будет точно знать, есть ли у той милашки в сумочке револьвер, скоро наступит.

P. S. И не надо тут писать, что пистолет будет использован против жертвы. Против жертвы всегда будет использован кулак, табурет и нож. Но кулаком и табуретом девушка не защитится. Пистолет — единственный шанс. И проблема в том, что общество на законодательном уровне запрещает иметь этот шанс даже тем, кто готов им воспользоваться. Лицемеры».

Антон Сененко

«Про акцию ‪#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти.

Внезапно пропустил весь эпик. И прочитал под вечер. И вот что я имею сказать.

Проблема физического и психологического насилия в нашем обществе стоит очень остро всегда. Не ограничиваясь только и единственно насилием в отношении женщин. Есть даже более незащищенные объекты насилия. Дети. Люди с инвалидностью. Старики. Отдельной и многострадальной категорией остаются братья наши меньшие.

Поэтому любая акция, которая выводит эту тему в топ, которая привлекает к проблеме невероятной жестокости, творящейся на бытовом уровне в украинском обществе, внимание — является исключительно полезной и богоугодной.

Если кому-то это «неприятно» — ну, ребята, проснитесь. Вокруг вас зашкаливающий уровень насилия. Вполне вероятно, вы сами его участник (не дай Бог) или молчаливый соучастник.

Не надо потом про реформы и перемены, не надо потом про прогресс и даже про плохие верхи. Если у вас нет мужества посмотреть на изнанку нашей действительности. Там все еще мерзко и неприятно. А мы — не милые и не пушистые».

Юрий Богданов

«#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти — акция, которая производит шоковое впечатление даже на людей, которые теоретически осознавали всю распространенность насилия в нашем обществе. Одно дело — читать об этом в умных статьях и аналитических докладах, другое — читать на страницах людей, которых виртуально или тем более реально знаешь. Поражает смелость тех, кто готов поделиться болью и травмой, чтобы бороться с культурой насилия и его принятием обществом. Особое отвращение вызывают те, кто начинают троллить и умничать в комментариях, — и еще большее отвращение чувствуется к тем, кто не троллит, а на полном серьезе не считает описанное проблемой. Ре­ги­ональ­ный «типа политик», который с гордостью пишет о том, что «расфрендил всех, кто у меня в ленте описал свои сексуальные сложности». Студенты в сообществе одного из топовых вузов, которые реагируют на историю про домогания на физкультуре быдлошуткой про «кому-то не закрыли пропуски по физподготовке» — и этот комментарий собирает в шесть раз больше лайков, чем оригинальный пост. Просто случайные комментаторы в ленте — и не боты, а вполне живые люди. И ведь все это в соцсетях, где сидит сравнительно продвинутая часть общества и многие боятся подмочить свою репутацию. Надеюсь, что акция хотя бы на каплю облегчит боль тех, кто пережил травму. Но не менее важно, чтобы свидетельства реальных людей вправили мозги той части общества, которая до сих пор отказывается видеть тут глобальную проблему».

Иван Примаченко

«А ВЕДЬ ТАКИ ДО СИХ ПОР БОЮСЬ — ВОТ ТАК, ВСЛУХ И ПРИВСЕЛЮДНО»

«Потрясение от количества рассказов ‪#яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти, от этого потока ужаса и издевательств, которые происходят сре­ди нас каждый день.

Истории женщин, подвергшихся насилию дома или на улице, выворачивают такое дно нашего общества, с которым нельзя мириться и после которого нельзя уже спокойно жить. Спасибо всем смелым женщинам, которые решаются говорить об этом. Нельзя молчать, такие проблемы должны быть темой для постоянного общественного обсуждения и внимания.

Мне кажется, что для нашего общества проблема насилия над женщинами и девочками должна быть актуальной постоянно, и также актуально говорить о мерах предосторожности и самообороны для женщин.

Это надо обсуждать в школах — начиная с младших классов, это ничуть не менее важный предмет, необходимый для понимания жизни. И способы реагирования на насилие должны быть известны каждой девочке.

Эта проблема актуальна не только для Украины — насилие над женщинами — проблема и во всех цивилизованных странах, причем массовая. На Западе об этом говорят гораздо чаще, чем у нас, общество более информировано.

Отдельно хочу сказать о теме обучения женщин на курсах самообороны. Не­ко­то­рые девушки пишут, что не смогли себя защитить, даже несмотря на занятия. Это важная проблема. В самообороне важны не только физическая подготовка и технические навыки — на первом месте стоит стрессоустойчивость, готовность к отражению агрессии, готовность действовать на поражение по уязвимым точкам насильника. Большинство курсов самообороны этому, увы, не учат, потому что непросто это — действовать в условиях нападения. Действовать на поражение нелегко — это психологический барьер, тем более если применять разрешенные виды холодного оружия или предметы.

И безусловно, каждая женщина обязана получить право приобрести и носить холодное оружие и огнестрельное короткоствольное оружие для самообороны — вместе с сертификатом курсов по его применению. Без подготовки и постоянной практики оружие невозможно грамотно применить — но для тех, кто научился, это будет гарантией безопасности.

На Западе немало случаев, когда подготовленные женщины давали достойный отпор насильникам. Такие случаи тоже важно знать — рассказы героев так же важны, как и рассказы жертв, ведь жизнь состоит не только из страха, но и из умения его преодолевать и контролировать.

Можно обставить это самыми жесткими требованиями, но такое право и такая возможность должны быть. Безусловно, так же, как люди проходят освидетельствование и подготовку для вождения автомобилей, а лучше еще жестче и системнее.

Кому кажется, что оружие для самообороны гражданам не нужно, рекомендую почитать случаи нападений в ночное время и какие тяжелые последствия на всю жизнь получают жертвы насилия. Пред­ставьте, что на этом месте могли быть близкие люди, — и принимайте решение. То, что оружие может попасть в руки некоторого количества недобросовестных граждан, — это еще не основание лишать оружия большинство добросовестных граждан».

Юрий Бутусов

«Якби всі жінки, що пережили сексуальне насильство, спробу сексуального насильства, домагання або образу сексуального характеру, вийшли сьогодні (у будь-який день або щодня) на вулицю в червоному, Земля би виглядала кривавою плямою».

Sasha Koltsova

«Про #яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти. А ведь таки до сих пор боюсь — вот так, вслух и привселюдно».

Таня Коляда

«Бояться не стыдно. Говорить не стыдно. Страшно молчание, страшно не знать. Страшно, когда твои чувства и страх — пустое место или просто что-то несущест­венное. Страшно то, что нам всем совершенно одинаково страшно вечером, и это не нелепый флешмоб, это то, с чем мы живем — все девочки, девушки, женщины — с самого юного возраста и до самого конца. Мужчины, просто знайте об этом. Нажмите на хештег и прочитайте одну, десятки, сотни историй о том, что любая из нас знает, что это. И боится. Или уже нет, потому что уже, казалось бы, нечего. Ска­жите себе это и спросите свою жену или дочь. Ска­жите об этом своему сыну. Отцу. Будьте внимательны — к тем, кем дорожите, и к себе тоже», — написала в своем блоге под хештегом #яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти журналист Але­к­сан­дра Боярская.

«Проект #яНе­Бо­юсь­Ска­за­ти — хороший. По нескольким причинам. Во-первых, он дает возможность публично высказать боль, проговорить страх, прописать его буквами, проанализировать спустя годы. Во-вторых, получить поддержку. Пусть незнакомых людей, в комментариях, но все же поддержку, а не осуждение. В-третьих, эти откровения читает условно вторая сторона. И что-то переосмысливает, наверняка. В-четвертых, проблема насилия — проблема не только ментальная (о, это смиренное принятие роли жертвы), но и социальная, исторически сложившаяся, благодаря той же импотентной милиции — уни­жать/бить/ насиловать можно безнаказанно. И сегодня новая полиция читает эти тексты. Общество меняется, я уверена. Есть еще «в-пятых». Это к дамам. Говорю как дипломированный психолог. Унижает слабого только слабый. Аксиома. Каждый раз помни: ты сильнее», — написала на своей Facebook-странице украинский журналист Анна Гин.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter